Под вечер он видит, застывши в дверях:
Два всадника скачут в окрестных полях,
Как будто по кругу, сквозь рощу и гать,
И долго не могут друг друга догнать.
Два всадника скачут в вечерней грязи,
Не только от дома, от сердца вблизи,
Друг друга они окликают, зовут,
Небесные рати за рощу плывут.


Вечерние призраки! -- где их следы,
Не видеть двойного им всплеска воды,
Их вновь возвращает к себе тишина,
Я знаю из окликов их имена.
По сельской дороге в холодной пыли,
Под черными соснами, в комьях земли,
Два всадника скачут над бледной рекой,
Два всадника скачут: тоска и покой.


Пустая дорога под соснами спит,
Смолкает за стеклами топот копыт,
Я знаю обоих, я знаю давно,
Так сердце стучит, как им мчаться дано.
Так сердце стучит: за ударом удар,
С полей наплывает холодный угар,
И волны сверкают в прибрежных кустах,
И громко играет любимый состав.


Два всадника мчатся в полночную мглу,
Один за другим, пригибаясь к седлу,
По рощам и рекам, по черным лесам,
Туда, где удастся им взмыть к небесам.


Июльскою ночью в поселке темно.
Летит мошкара в золотое окно.
Горячий приемник звенит на полу,
И Диззи Гиллеспи подходит к столу.


От черной печали до твердой судьбы,
От шума вначале до ясной трубы,
От лирики друга до счастья врага
На свете прекрасном четыре шага.


Я жизни своей не люблю, не боюсь,
Я с веком своим ни за что не борюсь.
Пускай что угодно вокруг говорят,
Меня беспокоят, его веселят.

У каждой околицы этой страны.
На каждой ступеньке, у каждой стены,
В недальнее время, брюнет иль блондин,
Появится дух мой, в двух лицах един.


И просто за смертью, на первых порах,
Хотя бы вот так, как развеянный прах,
Потомка застав над бумагой с утра,
Хоть пылью коснусь дорогого пера.


Два всадника скачут в пространстве ночном
Кустарник распался в тумане речном,
То дальше, то ближе, за юной тоской
Несется во мраке прекрасный покой.


Два всадника скачут, их тени парят.
Над сельской дорогой все звезды горят.
Копыта стучат по заснувшей земле.
Мужчина и женщина едут во мгле.