Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из парилки,
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза -
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.


Кричал я: "Друг! За что боролись?!" - Он
Не разделял со мной моих сомнений.
Он был напуган, смят и потрясен,
И пробовал прогнать меня с коленей.


Не тут-то было! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке,
Шептал ему: "Ах! Как неосторожно!
Тебе б зарыться, спрятаться в траншею,
А ты рискуешь в русском кабаке!"


Он тушевался, а его жена
Прошла легко сквозь все перипетии,-
Еще бы - с ними пил сам Сатана,
Но добрый, ибо родом из России.


Француз страдал от недопониманья,
Взывал ко всем: к жене, к официантам,-
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.


И я вопил: "Отец мой имярек -
Герой, а я тут с падалью якшаюсь!"
И восемьдесят девять человек
Кивали в такт, со мною соглашаясь.


Калигулу ли, Канта ли, Катулла,
Пикассо ли?! - кого еще, не знаю,-
Европа предлагает невпопад.
Меня куда бы пьянка ни метнула -
Я свой Санкт-Петербург не променяю
На вкупе все, хоть он и - Ленинград.


В мне одному немую тишину
Я убежал до ужаса тверезый.
Навеки потеряв свою жену,
В углу сидел француз, роняя слезы.


Я ощутил намеренье благое -
Сварганить крылья из цыганской шали,
Крылатым стать и недоступным стать,-
Мои друзья - пьянющие изгои -
Меня хватали за руки, мешали,-
Никто не знал, что я умел летать.


Через Pegeaut я прыгнул на Faubourg
И приобрел повторное звучанье,-
На ноте до завыл Санкт-Петербург,
А это означало: до свиданья!


Мне б - по моим мечтам - в каменоломню:
Так много сил, что все перетаскаю,-
Таскал в России - грыжа подтвердит.
Да знали б вы, что я совсем не помню,
Кого я бью по пьянке и ласкаю,
И что плевать хотел на interdite.


Да, я рисую, трачу и кучу,
Я даже чуть избыл привычку к лени.
...Я потому французский не учу,
Чтоб мне не сели на колени.



25 июля 1978, в самолете